Михаил Семёнович Сиванков родился 12 ноября 1969 года в городе Якутске. Член Русского Географического общества. Подростковые годы прошли в Медынском районе. С 1980 по 1984 проживал в пос. Озерный и учился в средней школе села Кременское. Выпускник Якутского Командного Речного Училища, 1990 г. В том же году призван на срочную службу на Тихоокеанский военно-морской флот. Демобилизовавшись, работал в Якутском командном речном училище художником-оформителем. С 1993 проходил службу в уголовно-исполнительной системе, в отставке с 2009 года. Является автором художественного романа «По ту сторону», мистического рассказа о шаманах «Долган», повести «Степной ковыль». Публиковался в журналах: «Российский колокол» (город Москва), «Дальний Восток» (город Хабаровск), «Полярная звезда» (город Якутск), охотничий журнал «Байанай» (город Якутск). В настоящее время живет и трудится в Ленске.
От автора
В августе 2010 года я начал всерьез работать над романом «Дорога на Бриндакит», в основу которого легли реальные события начала прошлого столетия. Это повествование о судьбах переселенцев из Белоруссии, хуторян Бычинских — жителей Медынского района тогда еще Смоленской области. Роман охватил сразу несколько поколений, время революции, всеобщей коллективизации, войны с фашизмом и одного из крупнейших массовых спецпереселений жителей центральной России в районы крайнего севера — по Указу Президиума Верховного Совета СССР от 2 июля 1948 года.
Особенно заинтересовала меня тема Великой Отечественной войны — судьбы людей, переживших оккупацию и погибших на фронте. Я стал внимательно изучать материалы, звонил в архивы, загсы, администрации! И скажу честно, был приятно удивлен радушию и искренности совершенно незнакомых мне людей, которые бескорыстно помогали в поисках сведений, очевидцев и фактов! Медынские краеведы сразу откликнулись на мою просьбу о помощи. Так удалось разыскать Гурееву Александру Борисовну 1929 г.р., в девичестве Бычинскую, двоюродную сестру моей бабушки Марии Тихоновны. После встречи и долгой беседы с бабушкой Шурой в 2015 году я включил в роман эпизоды, которые тронули меня до глубины души! Хочу сказать, что период оккупации занимает в романе особое место, и в этом заслуга свидетелей – подростков и детей, на чьих воспоминаниях выстраивалась цепь трагических событий, которые им пришлось пережить. Не смог я обойти зверство фашистов в д.Варваровка в январе 1942 г., именно этот эпизод и отправил в редакцию газеты «Заря». Я старался максимально достоверно донести до читателя о той эпохе и людях с особым характером, способных выжить и выстоять в таких чудовищных условиях! Разумеется, роман — художественное произведение, хоть и основан на рассказах очевидцев, поэтому заранее приношу извинения за некоторые неточности, допущенные мною для создания литературного образа.
13 октября 2017 года в газете «Заря» уже публиковался мой рассказ «Ночной звонок» — о судьбе одного из жителей вашего района, уроженца хутора Пашино Бычинского Игната Борисовича, погибшего в 1943 году в боях за освобождение города Старый Оскол. Совсем неожиданно этот рассказ нашел продолжение.
В августе 2018 года я, как автор военно-патриотического проекта «Вечный огонь», с группой школьников из Ленска посетил город Старый Оскол. Работники Старооскольской библиотеки при поддержке администрации города радушно встретили нас и провели экскурсии по всем памятным местам, где шли ожесточенные бои. Особое место занял мемориал у Атаманского леса — одна из крупнейших братских могил в России, где покоится две тысячи бойцов Красной Армии. 17 августа 2018 года после посещения «Старого Оскола» я специально приехал в Медынь и побывал у Александры Борисовны Гуреевой, которой исполнилось 90 лет. Как и обещал, я привез пригоршню земли от мемориала у Атаманского леса, где покоится тело ее брата – старшего сержанта Бычинского Игната Борисовича. Мы приехали на старое Медынское кладбище. Недалеко от входа — могила, где лежат родители Игната, Борис и Христинья. Землю родственники посыпали на ухоженные холмики и, прочитав молитву, тихо произнесли: «Вот ты и дома, Игнатушка!»
В заключение хочу низко поклониться всем, вернувшимся с той ужасной войны, и тем, кто навсегда остался лежать на полях сражений нашей необъятной Родины и Европы — кто в братской, а кто в безымянной могиле! Хочу, чтобы мы помнили и никогда не забывали их подвига и передавали эту память детям и внукам!
М.Сиванков
22.01.1942. Сводка Совинформбюро. УТРЕННЕЕ СООБЩЕНИЕ 22 ЯНВАРЯ.
В течение ночи на 22 января наши войска продолжали вести активные боевые действия против немецко-фашистских войск. Жители ныне освобождённой от немецких оккупантов деревни Варваровка Медынского района Смоленской области составили акт о зверствах гитлеровских мерзавцев. В акте говорится, что немцы ограбили всех крестьян, а при отступлении из деревни подожгли её. Жителей, пытавшихся выбежать из горящих домов, немцы расстреливали. Среди убитых — Платова 0. Л. и её два сына, Творогова А.С. и её дочь шести лет, Ильин В.В., его жена, пять дочерей и сын, Жижин В. Д. и два его сына.»
(Военно-исторический календарь)
ОТРЫВОК ИЗ РОМАНА
«ДОРОГА НА БРИНДАКИТ»
Подходила к концу рождественская ночь. Угасали на небосводе звезды — вестники рождения Христа, и такая воцарилась кругом тишина, что казалось, спустились ангелы на землю. Близился рассвет, и подпирая небеса уже багровел горизонт за дальним пролеском.
В доме Бычинских, тускло освещая комнату, коптила лучина. На стене монотонно отстукивали минуты старые ходики. Мирно посапывали на печи дети. Только Борису не спалось: странное предчувствие тревожило его. Поглаживая черную бороду, он сидел у печи и молча наблюдал, как дорогими рубинами переливаются в топке угли.
И тут, словно гром среди ясного неба, прогремел взрыв. Сотрясая землю, он разорвал тишину и натянутой струной повис в воздухе. Перепуганная Христинья выскочила из спаленки и опустилась на колени пред иконой:
— Господи помилуй, отведи беду от дома и от детей, не обойди нас милостью своей и убереги от нехристя фашистского!
В следующую минуту яркое зарево пробилось в комнату сквозь запотевшие стекла.
— Никак пожар! – выглянул Борис в окно. — Точно. Дом горит на другом конце. Сходить бы надобно, мож помочь чем, там же бабы одни!
Быстро одевшись, он уж собрался было идти, как на краю деревни раздались длинные автоматные очереди, глухой взрыв, звон стекла, а следом полыхнула вторая изба.
— Детей подымай! – через плечо бросил Христине супруг и толкнул плечом двери. В лицо дыхнуло холодом, Борис застегнул тулуп и, подняв ворот, поспешил за ограду.
— Жгут стервецы! – сжав пальцы в кулак, вслух выпалил он и тут заметил темные силуэты, что, пригибаясь к земле, быстро двигались в его сторону. Борис прищурился, напрягся, но, увидев женщин и детей, с облегчением выдохнул. Люди настороженно замерли и присели на корточки.
— Сюды! Неча хорониться! – махнул рукой Бычинский. — Поспешайте!
Сорвавшись с места, перепуганные бедняги гурьбой бросились к Борису.
— Деда Боря, помогите! – обняла его маленькая девчушка, укутанная шерстяным платком, — Найдут нас немцы, постреляют!
Бычинский окинул взглядом беженцев. Большая часть свои, деревенские: Горянские, Космачевы, Твороговы, жена брата Федора Наталья… Позади семья чужаков: видать, с других мест беда сорвала, и коли бегут от фашистов, знать хлебнули лиха. Совсем близко прогремели выстрелы. Беженцы вздрогнули и попятились к изгороди. Неописуемый страх обуял их, и Борис был для них единственной надеждой на спасение.
– Идитя за мной! – взяв за руку соседскую девочку, хозяин уверенно распахнул калитку. — Давай, милыя, пошевеливай!
Поспевая в дом во главе многочисленной толпы, Борис и не думал, чем может обернуться для его семьи этот отчаянный поступок. Только мог ли он поступить иначе? Христинья встретила мужа в дверях. Дочери — Машенька четырнадцати лет и двенадцатилетняя Шура — стояли с котомками в руках у стены, мать Христиньи, кутаясь в старый полушубок, сидела у печи.
— К лесу уходить надо! – глотнув воды, утер рукавом бороду Борис. – Туды они не сунутся, они его как огня боятся, только поспешать надобно!
— Поздно, Боренька! – в сердцах вскрикнула Христинья и крепко прижала к себе девочек. Борис метнулся к окну — немецкий мотоцикл подъезжал к их ограде, а следом торопливо вышагивали солдаты.
Откинув половик, Борис подал беженке керосиновую лампу и потянул на себя крышку подпола:
– Ну, чего встали, все вниз!
Последними спустились Бычинские. В подполье было сухо и прохладно, но для такого количества народу оно оказалось слишком мало. Христинья задула лучину, и в кромешной темноте послышался детский шепот: боженька, пожалуйста, пожалуйста!
Совсем скоро наверху с грохотом распахнулись двери, послышались тяжелые шаги, скрип половиц и приглушенная немецкая речь. Крепко сжав в кулаке серебряный крестик, Борис зажмурил глаза и до крови прикусил губу.
На секунду все стихло, крышку подпола откинули в сторону, и яркий луч фонаря скользнул по подполью.
— Ком! – отрывисто крикнул немец.
Борис поднял голову, в лицо зловеще смотрели стволы немецких винтовок.
— Ком! – еще настойчивее повторил немец и громко щелкнул затвором. – Шнеле! Шнеле!
«Где же наши? Ведь зарево далеко видать, неужто не поймут?! Ладно он, пожил на свете, а девчата, коим еще рожать да детишек нянчить! Им-то за что?» — набатом стучало в голове мужчины.
Щурясь, Борис медленно поднялся наверх. Немец, поправив каску, поднес фонарик к его лицу и, указывая на бороду, хрипло завопил:
– Партизанен?? Партизанен!? Антвортет! Ты партизане?
— Стар я по лесам-то! – сглотнул Борис и отвернулся от слепящего света.
— Швайне! — оскалившись, выругался фашист и наотмашь стеганул старика по лицу планшетом. В глазах Бориса потемнело, он осел на колени.
— Ауфштеен! – прорычал немец и уперся штыком в плечо мужчины. – Шнеле! Шнеле!
— Простите, пан немец! Не серчайте! – взмолилась Христинья, помогая супругу подняться. — Гут! Гут!
Фашист гневно фыркнул и указал на двери:
– Ком! Шнеле!
Немцев в доме было двое. Один, лет двадцати пяти, выгонял всех во двор, второй, постарше, шарил по комнатам. Обнаружив на печи валенки, он радостно воскликнул и, примостившись на табурет, стал примерять обновку.
Во дворе хозяев и беженцев поджидали еще двое немцев. Озлобленные и подогретые шнапсом, молодчики с остервенением толкали перепуганных женщин и детей к дороге. Деревенская улица, что утопала по весне в зарослях цветущей сирени, была охвачена огнем. С треском и воем пробиваясь сквозь двери и окна, багровые языки пламени жадно проглатывали дома и, ненасытно облизываясь, набрасывались на соседние постройки. Полыхали сараи, амбары, риги со льном — все, что с таким трудом досталось колхозникам. Густые смоляные клубы дыма, закручиваясь, подымались к небу и, застилая свет, черным пеплом усыпали землю. От жара плавился снег, по улицам, вдоль домов, как ранней весной, бежали ручьи. Два крайних дома немцы не тронули: может, не успели, а может, оставили напоследок. Дверь одной избы была распахнута настежь, кругом разбросаны детские вещи и старое тряпье, а у калитки, прошитый автоматной очередью, лежал соседский пес Черныш.
Борис едва поспевал за немцами. Голова раскалывалась от боли, а дорога плыла перед глазами. Если бы не Христинья, что буквально тянула его на себе, сам бы вряд ли дошел, а немцы с такими не церемонятся.
— Давайте помогу, – подхватила Бориса под вторую руку Наталья, – а то немцы недовольны. Ругаются!
— А ты почем знаешь?
— Слышу, рычат, как собаки!
— Ты лучше расскажи, что в деревне случилось?
— Я и сама-то толком ничего не видела, – негромко ответила Наталья. – Знаю, что каратели в деревню на танке въехали. Лютовать начали да грабить! Людей из домов на улицу погнали. Я как взрывы да пальбу услыхала — так к вам! Во двор выбежала, соседние дома уж огнем занялись, а по улице бабы бегут с детишками! Пока бежали, кто-то сказал, что видел, как фашисты людей расстреливали у Ильиновского дома.
— И много народу там было?
— Говорят, много. Вроде те на заднем дворе от немцев схоронились, а немец их приметил. Всех подняли, кричали чавой-то, а потом стрелять начали!
В поле за деревней, куда их гнали немцы, жители деревни лежали на снегу лицом вниз. Лежали в пять рядов, напротив каждого — мотоцикл с коляской и большим черным пулеметом. Высокий немец, в офицерской шинели, брезгливо оглядев прибывших, махнул рукой на землю:
– Лежать!
Люди легли рядом с селянами. Со стороны полыхающей деревни послышались крики и детский плач.
— Гуреевых ведут! – прошептала Христинья.
Борис приподнял голову: большое семейство Гуреевых, что жили по соседству на другой стороне улицы, вели трое немцев. Впереди, с дочкой на руках, похрамывал Гаврил, рядом, прижимаясь к матери Наталье, поспевала детвора, а позади, подметая снег полами армейской шинели, степенно вышагивал здоровяк Иван, племянник Гаврилы.
— Штеен! – вдруг выкрикнул немец и преградил Гуреевым дорогу.
— Матка! Забрать дочка! – требовал от Натальи фашист, указывая на пятилетнюю Машеньку. — Шнеле!!! – более настойчиво повторил солдат и, вскинув винтовку, щелкнул затвором.
— Господь с вами! – взмолилась женщина, — это ж муж мой! Муж, понимаете?!
— Шнеле, матка! – толкнул Наталью стволом солдат и сделал шаг назад. Наталья едва успела взять девочку, как прогремел выстрел, Гаврила пошатнулся и, словно сноп, рухнул на спину. Машенька завопила истошным голосом и, уткнувшись в плечо матери, крепко обхватила ручонками шею.
— Гаврилушка, милый! – опустившись на колени, заголосила Наталья.
Детишки обступили отца, за стенаниями матери их плач был едва слышен.
— Папка, родненький! Вставай, папка! – повторял старшенький сынок и, растирая кулачком по лицу слезы, тянул отца за рукав.
Немец пришел в ярость. Зверея, он схватил женщину за волосы и поволок в сторону:
– Ком, ком! Ауфштеен!
— Миленький мой! – причитала Наталья и, прижимая к груди дочку, отчаянно пыталась вырваться из рук фашиста.
В следующую минуту Иван в распахнутой настежь шинели бросился на помощь родственнице. Он, как игрушку, приподнял немца и с силой бросил о землю, второй и опомниться не успел, как повалился под крепким ударом. Потом выстрел, второй… — багровым пятном окрасилась на груди белая рубаха Ивана. Он закачался, грузно осел и уткнулся лицом в снег.
— Что же творится-то, господи! – прикрыла рот ладошкой Христинья, глядя, как подгоняют прикладами детишек Гуреевых, — как же это!
Около получаса прошло, как вдруг по рядам прошел шепот, и люди замерли… Перед глазами предстала страшная картина: Иван поднялся и, шатаясь, направился к амбару, где хранились вилы и косы. Немцы поначалу оторопели, они молча смотрели на русского, которого лично отправили на тот свет, и не совсем понимали, что сейчас происходит. Окрик офицера быстро привел их в чувство, немцы зарядили винтовки и, почти не целясь, дали залп. Прожигая старую шинель, пули впились в плоть. Иван вздрогнул, припал на колено, но вновь встал на ноги. Лишь у амбара второй залп свалил великана, но Иван оказался на редкость живучий и не собирался сдаваться. Он полз, цепляясь пальцами за промерзшую землю. Осмелевшие германские солдаты окружили его, выстрелили несколько раз в упор, попинали, а для верности проткнули штыком.
Борис крепко прижал к себе младшенькую дочурку:
– Ты главное ничего не боись, Шура. Ежели стрелять начнут, лежи молча и, что бы ни случилось со мной или с мамой, не поднимайся, пока немцы не уйдут! А таперя глянь-ка, нашу-то избу не подпалили?
Девочка вытянула тонкую шейку: идет дым, в аккурат из нашей крыши!
— Вот же досада, – пригладил мужчина бороду. – Зверюги они и есть!
— А, нет, – поправилась Шура, – печку топят, с трубы дым идеть!
Рассвело… Серое тяжелое небо нависло над Варваровкой. Казалось, будто Господь закрыл лицо ладонями, чтобы не видеть происходящее на земле. Мороз крепчал, поземка со свистом гуляла в поле, разнося пепел и едкий запах гари. Немцы терпеливо выжидали, пока однополчане погрузят награбленное добро и выгонят скотину на забой. В коляске, потирая ладони, ерзал пулеметчик в старом полушубке из овчины, надетом поверх серой армейской шинели. Позади, поглядывая на часы, прохаживался офицер. Изредка перекидываясь короткими фразами, солдаты курили, пританцовывали на морозе и, потирая ладони, прикладывались к фляжкам со шнапсом. Разогретые напитком, они прохаживались между рядами колхозников, приставляли ствол к чьей-нибудь голове и нажимали на спуск, а после щелчка громко выкрикивали: «Пах!» Винтовка, разумеется, была не заряжена, но несчастная жертва ужасного розыгрыша этого знать не могла, принимая намерения оккупантов за чистую монету. Одни кричали, другие плакали, а солдаты в ответ заходились истерическим хохотом — настолько эта шутка казалась им забавной.
— Ахтунг! – произнес захмелевший офицер и, добавив пару фраз, вынул из черной кобуры пистолет.
Солдаты засуетились, забегали. Раскрасневшийся немец в коляске напротив оживился, насвистывая веселую мелодию. Он со знанием дела растянул ленту с патронами и, прищурив глаз, уперся плечом в массивный приклад пулемета. По-хищному жутковато заблестели его глаза, исполненные решимости, и Борис почувствовал, как повеяло смертью. Пока щелкали затворы, Борис бросил взгляд в покрытую инеем полоску леса — с надеждой, что вот-вот появятся партизаны. И тут его внимание привлекла огромная стая ворон, что расселась на ветвях большой старой ивы. Видать, слетелись сюда со всей округи, на запах пороха и дыма у этих птиц особое чутье, и коли правду сказывают, что живут они триста лет, то, возможно, многие из них пировали в этих краях еще на полях сражений с Наполеоном.
— Прощайтесь со своими, дяденька! – глотая слезы, прошептала девушка по соседству. — Старший команду дал, сейчас расстреливать начнут.
— А ты что, по-ихнему разумеешь?
— Я учитель немецкого языка, мы с мамой из Медыни бежали.
— Спасибо что упредила, дочка!
Борис повернулся спиной к пулемету, нежно обнял Шурочку и, укрыв полою тулупа, склонился над ухом девочки:
– Ну, дочурка, крепко помни, что я тебе наказывал! И не бойся ничего, только сделай, как я учил!
Христинья прижалась к Маше и взяла мужа за руку.
– Прощай, Боренька! Спасибо тебе за все, милый! Теперь уж на небесах свидимся.
— Ты прости, Христя, коли обидел чем!
— Ахтунг! — во все горло гаркнул офицер.
Вороны сорвались с ветвей, как будто команда прозвучала для них, загалдели, закружили над полем. А ведь пока не заголосили бабы, сидели тихо, терпеливо выжидая.
— Вот и все! – подняла глаза к небу Христинья. – Прими, господи, какие есть, без покаяния и исповеди, умилостивись к детям своим! – с трудом выговаривая слова молитвы, шептала она посиневшими от холода губами.
Сердце сжалось в груди, спутались в голове мысли от страха, но спокойное и уверенное лицо мужа придало ей силы в последнюю минуту. Борис набрал полную грудь воздуха, и вдруг вздрогнул от неожиданности, когда учительница дернула его за ворот:
– Дяденька, дяденька! Немцы говорят, что стрелять не будут! Сейчас погонят куда-то!
— Рус! Вставать! – громко крикнул фашист и выстрелил вверх. С трудом двигая онемевшими конечностями, люди помогли друг другу подняться и, отдирая вмёрзшую одежду, сгрудились в ожидании. Пристально оглядев покрытых инеем колхозников, что едва могли стоять на ногах, немец отрывисто отдал приказ солдатам.
— Шнеле, рус! Шнеле! Ком, ком! – хрипло рычали германцы и, подобно цепным псам, погнали толпу мимо припорошенных снегом тел Гуреева и Гаврилы, мимо глубоких проталин, подобно венам изрезавших улицу, обугленных развалин и печей, что, словно призраки, проглядывались сквозь рассевающийся дым.
На сей раз немцы заметно торопились, солдаты грубо напирали с флангов, а по плотно утоптанному снегу следом за беспорядочной толпой ехали мотоциклы. На окраине Варваровки жителей и беженцев загнали в колхозный амбар, последними втолкнули дряхлых старух, что едва волочили ноги, снаружи закрыли ворота на засов и подперли оглоблями. В воздухе повисла тишина, густой пар клубился над головами колхозников, теперь оставалось только догадываться, что еще изощренное родится в садистском воображении их палачей.
— Нехристи! – выкрикнула мать Христиньи и ударила тростью по двери. – Что ж вы творите-то, ироды окаянные! Детишек отпуститя!
— Папочка, коленочки не чувствую, – пожаловалась отцу Шурочка, – и ножки шибко озябли, валеночки совсем худенькие!
Борис накинул на плечики дочери свой тулуп и сжал в кулаке ее ледяные ладошки:
– Скоро все закончится, милая, потерпи еще маленько.
— А как же ты, папочка?
— За меня не боись! Меня хворь не берет!
— Боже, люди добрые, сожгуть нас в этом сарае! – всполошилась старая Меланья, когда по амбару разлетелся запах соляры.
Колхозники испуганно переглянулись: теперь стало ясно, какую участь приготовили им фашисты. Христинья вцепилась в мужа и, взглянув в его глаза, едва не зарыдала.
– Из огня да в полымя, Борисушка! Страшно мне вот так умирать, уж лучше б там, в поле….
— Кстись, Христюшка, ты что такое говоришь?! – крепко обнял супругу Борис.
Вдруг, где-то со стороны Александровки раздались автоматные очереди. За тесаными дверями амбара забегали немцы, послышались их встревоженные голоса, крики и отдаляющийся звук мотоциклов.
Учительница припала ухом к амбарным воротам. Через минуту она повернулась и, глотая соленые слезы, сорвала с головы платок.
— Уходят фашисты! Бегут сволочи! Наши, наши наступают!!!
Михаил Сиванков